AURORA PRIZE

 

Я родилась в Советском Союзе, потому и в Армении, и в России чувствую себя как дома. В нашей семье всегда говорили на двух языках, с легкостью перескакивая с одного на другой. 

 

У меня было счастливое детство, мне повезло с семьей, родными, друзьями. Нам, детям, можно было практически все: купаться в речке, объедаться кислым виноградом, ловить сачком головастиков, скакать по лужам. Родители за нас не особо беспокоились. Они знали: если мы вдруг нашалим, а они по какой-то причине недоглядят, обязательно найдется чужая бдительная бабушка, которая приведет нас за ухо домой. 

 

После школы я поступила в Ереванский лингвистический университет им. В. Я. Брюсова, отучилась на преподавателя русского языка и литературы и... уехала в Москву. На этом, если честно, настояла мама – она была уверена, что здесь я смогу добиться большего, чем в Ереване. Я полюбила этот огромный мегаполис с первого взгляда. 

 

Жизнь эмигранта в большом городе совсем не сладка. Но нужно было как-то выживать, поэтому я устроилась кассиром в обменный пункт в гостинице «Интурист». Если бы мне тогда сказали, что через пятнадцать лет я стану литератором – я бы не поверила. Трудно строить радужные планы, наблюдая жизнь в окошко обменного пункта. Тем более в девяностые, очень непростые и пестрые годы. Я сумела продержаться, не сдалась. 

 

По совету подруги переучилась на бухгалтера, однако практика показала, что работа с бумагами – определенно не мое призвание. Это были самые ужасные пять лет моей жизни: у меня никогда не сходилась отчетность, я боялась налоговых инспекций и пенсионного фонда как огня, а годовую отчетность воспринимала как кару, ниспосланную мне с небес. Чтобы немного развеяться от трагических бухгалтерских будней, завела страничку в «Живом журнале», где стала вывешивать смешные истории-воспоминания о моем детстве. Однажды я получила письмо от редактора издательства «Астрель-СПб» (АСТ). Она писала о том, что в издательстве посоветовались и решили выпустить мои рассказы отдельной книгой. И что если я не против…

 

Я, конечно же, была не против. И так, неожиданно для себя, в тридцать девять лет стала литератором.

Детство мое прошло под Комитаса и джаз. Удивительное дело, но сейчас я не могу написать и строчки без музыки. Чтобы оценить красоту написанного текста, нужно его сначала прочесть. Картину нужно долго и вдумчиво разглядывать. И лишь у музыки есть возможность проникать в наши души мгновенно, минуя все преграды. Мне иногда кажется, что она – единственный способ связи, оставленный человечеству для общения с богом.  

 

 

Во время Геноцида погиб мой прадед Арутюн – папин дедушка. В 1913 году он уехал в Америку, чтобы зарабатывать хоть какие-то деньги и помогать своей семье. Он жил в городе Фресно, работал на скотобойне, получал, если не ошибаюсь, два доллара: один отправлял жене, трехлетнему сыну и маме, на другой жил. Прадед мечтал сэкономить немного денег и вывезти семью в Россию. После Эрзрумской резни 1895 года, вынудившей его семью бежать в село Хором, было ясно, что ничем хорошим дело не закончится. 

 

Когда слухи о гонениях дошли до Америки, тамошние армяне выехали за родными. Именно в день, когда мой прадед Арутюн вернулся домой, и случилась трагедия. Его самого зарубили ятаганами, а его матери Шаракан пробили прикладом голову. Она успела спрятать под юбками своего внука, даже упасть после удара умудрилась так, что ребенка не заметили. Так она спасла жизнь моему деду. 

 

Тридцать шесть лет моя прапрабабушка прожила с пробитой головой. Ее мучили чудовищные боли – рана на затылке постоянно давала о себе знать. У нее были проблемы с памятью. Иногда она не помнила, что потеряла сына, но оплакивала его всю жизнь.

 

Умерла Шаракан, когда ей стукнуло 80. Самое страшное, что после трагедии она не позволяла себе привязываться к людям. Молчала, не давала себя обнять. Никогда подолгу не задерживалась на одном месте. Кочевала от родственника к родственнику – и всегда просила постелить ей подальше от входной двери, но поближе к окну. Чтобы успеть бежать. 

 

На глазах обоих моих дедушек убили их отцов. Я не знаю и не хочу знать, каково жить с такой болью. 

Я выросла во времена, когда вопрос «Я с тобой на человеческом языке говорю или на турецком?» никого не коробил. И никто не задумывался над тем, что эта фраза оскорбляет целый народ. Но ведь сын за отца не отвечает, и это не современные турки убивали наших предков. Претензии могут быть только к турецкому правительству. Обычным людям нужно сводить мосты. Жить в постоянной обиде и боли нельзя. Это разрушающие чувства, они съедают нас изнутри.

 

Когда случилась трагедия под Подольском, я получила около тридцати сообщений в Facebook от русских читателей. Они написали практически одно и то же: «Наринэ, не смейте извиняться!» Пожалуй, эти сообщения потрясли меня не меньше трагедии. Когда русский солдат расстрелял армянскую семью в Гюмри, были люди, которые пытались просить за это прощение. Я пресекала такие попытки – подобные извинения немного оскорбительны. Проступок отдельно взятого человека не может быть ответственностью целого народа. 

 

Однажды в мой день рождения подруга оказалась у Стены плача в Израиле. Она позвонила мне, чтобы оставить записку от моего имени. Моя просьба была куцей и немногословной. Для настоящего счастья многого не надо. 

Мне вообще сложно свыкнуться со своими маленькими, но победами. Когда вышла первая книга, мне было даже неловко. Я думала, что не заслужила ее. Что это не мое счастье, оно мне просто перепало. 

 

Мне кажется, я знаю о войне практически все. Война, например, это испорченные праздники. Бомбят на Восьмое марта, на Новый год. Просто чтобы испортить людям настроение. В сезон сева бомбят – чтобы не давать работать на полях. В сезон уборки урожая бомбят, чтобы оставить людей без припасов. Если не война, я бы, например, никогда не узнала, что самая безопасная комната в доме – прихожая, и что двери с витражами нужно завешивать пледами, иначе осколки могут посечь вас навылет. Самое ужасное в войне – это то, что она всегда находится «над тобой». Она хозяин положения, она диктует свои условия. Это чудовищно раздражает. И унижает. 

 

 

Однажды в Берде случилось неожиданное затишье. Погода стояла ласковая и солнечная, и папа решил вывезти нас, своих детей, на природу. Но потом началась бомбежка. Укрыться было негде, мы сели в машину и поехали домой. По дороге папа прихватил еще двух человек, которых обстрел застал за городом. Сначала он развез по домам их, потом – нас. Затем уехал в больницу, потому что он у меня врач. Наверное, это был самый важный урок, преподанный нам отцом. 

 

Я не знаю, что может быть сильнее родительского страха не уберечь ребенка. Но люди до сих пор живут под обстрелом. Мои родители, к примеру, не собираются уезжать из Берда. Это не вопрос принципа, это их выбор. Сын женится – я тоже уеду туда. Я люблю Ереван, но мне хочется быть там, где прошло мое детство, где меня никогда не называют по имени. Я просто старшая дочь Пашоянц Юрика. Писательство для местных жителей – не повод для гордости. К моему успеху они относятся как к чему-то само собой разумеющемуся.

 

Ненавижу, когда люди кичатся своей национальной принадлежностью или патриотизмом. Мне не понятно, как можно кричать о любви к родине. Это сакральное чувство, оно сродни вере в бога. Любить родину нужно делом: расплатись за пенсионера в магазине, подмети лестничную площадку, если там грязно, здоровайся с соседями. Любовь к родине начинается с мелочей. 

 

 

Я горжусь нашими детьми и стариками. Моя бабушка говорила, что они ближе  всего к небесам, потому что старики уже знают, что им скоро уходить, а дети недавно пришли и еще помнят, как пахнут небеса. Мне кажется, старики и дети делают нас, взрослых, во стократ сильнее. Мы живем благодаря им.