AURORA PRIZE

Я родилась в Ереване, потом жила в Волгоградской области. Мой папа армянин, мама – русская. Когда в Армении наступили тяжелые времена, война и экономическая блокада, мы переехали в Россию. Это были девяностые годы. Старшие классы я заканчивала уже в юридической школе в Москве. На самом деле мы изначально придерживались такого плана: когда я вырасту, переедем сюда всей семьей.

С Ереваном меня связывает моя любимая тетя Лариса, Лара. Все мои родственники, кроме нее, переехали в Россию. Мама, когда была мною беременна, вместе с Ларой два раза подряд ходила на французский фильм «Трое мужчин и младенец в люльке». Младенца звали как раз Мари. Фильм так нравился Ларе, что она мечтала назвать племянницу в честь главной героини. После моего рождения тетка сразу сообщила всем родственникам, что родилась Мари, чтобы меня уже не смогли переименовать, и даже каким-то образом без маминого участия смогла оформить свидетельство о рождении (папа тогда был в армии). 

Мы уехали в Россию, когда мне было три года. Воспоминания о детстве у меня остались смутные. Главная ассоциация с Арменией – наш двор на улице Комитаса, который оплетен виноградником. Тогда он казался мне огромным. Я очень хорошо помню, как смотрела на виноградник снизу вверх. А еще я ходила в Армении в детский сад и всех своих кукол еще долго называла Суренчиками и Гукасиками.

Я не знаю армянского языка. Меня воспитывали в русской среде, и это ощущается, когда я приезжаю в Ереван. Для меня, к примеру, было большой неожиданностью, когда подруга рассказала, что среди армянских женщин не принято ходить в бильярд-клубы. Еще помню газету, где на первой полосе было серьезное обсуждение на тему «ходить ли девушкам в ночной клуб». Я бы не смогла жить в Армении, потому что смотрю на мир иначе. Хотя именно патриархальность, ощущение рода и семьи помогли армянам выжить после всех катаклизмов. 

Для меня родина – это не просто место, где ты родился. В Армении, когда бы я туда не приехала, мне хорошо. Там жили и живут любимые люди. Это близкое духу и сердцу место. Россия же заставляет меня двигаться вперед. Мне здесь комфортно жить и работать, я никуда не планирую уезжать.

Я решила, что стану адвокатом, в двенадцать лет, после просмотра старого советского фильма, где главным героем был молодой и честный юрист, защищающий невиновного человека. Его пример меня вдохновил и я поступила в юридический институт. 

Каждый адвокат должен иметь свою социальную нагрузку и ответственность, хотя бы из моральных соображений. Моя основная специализация – коммерческое право, но я занимаюсь и уголовным. Зачастую они бывают связаны. Вместе с коллегами мы разработали законопроект «О профилактике семейно-бытового насилия».

Я посвящаю много времени защите прав женщин, пострадавших от домашнего и сексуального насилия. 

Вообще-то я попала в правозащитную сферу случайно. Одной женской организации, Консорциуму женских НПО, нужна была помощь юриста для работы с пострадавшими женщинами. Когда я начала с ними сотрудничать, проблема домашнего насилия стала для меня страшным открытием. В моей семье такого не было. До этого момента я никогда не видела женщин, которые подвергались бы таким испытаниям. Осознав масштабы проблемы, я пришла в ужас. Сегодня борьба за права женщин, а в ситуации домашнего насилия 98% пострадавших – это женщины, составляет важную часть моей жизни.

Мы стараемся работать не только в Москве, но и в регионах, пытаемся организовать юридическую сеть. К сожалению, в России нет профильных законов в этой области, а существующего законодательства недостаточно, чтобы изменить ситуацию. Не хватает и юристов, которые бы знали, как помогать пострадавшим, понимали бы специфику этих дел.

Без квалифицированной юридической помощи женщины, к сожалению, далеко не всегда могут дойти до конца в защите себя и своих прав. 

Основная проблема состоит в том, что в ситуации домашнего насилия женщина обязана самостоятельно доказывать факт совершения преступления против нее. Прокуроры и полиция совершенно законно бездействуют, они не имеют право возбуждать дело. Женщине нужно самостоятельно собирать все доказательства, писать очень сложное заявление мировому судье, а потом еще посещать каждое судебное заседание (в среднем их бывает порядка 6–8 на протяжении полугода), и в суде самой доказывать, что в отношении нее произошло домашнее насилие. То есть сделать за следователя и прокурора всю работу. Таков на сегодня закон. 

Мировое сообщество давно осознало: специфику дел, связанных с домашним насилием, нужно выводить в профильное законодательство и оказывать потерпевшим поддержку. Должны существовать бесплатная юридическия  и психологическая помощь для пострадавших, принудительные курсы по борьбе с агрессией для нарушителей и такие меры защиты, как защитное предписание – официальное предупреждение государства агрессору о недопустимости насилия. Эта система эффективно работает в 143 странах. Особо обидно, что среди стран СНГ не приняли специальное профильное законодательство только Россия, Армения и Узбекистан. Я знаю коллег из Армении, которые работают в этой области – ситуация там не сильно отличается от российской. В Армении не принято выносить сор из избы, в России тоже.

Однажды ко мне на прием пришла женщина. Муж избивал ее в течение 17 лет, она многократно обращалась в полицию, но получала отказ в возбуждении уголовного дела. Женщина рассказывала, что ее муж бизнесмен. Надо понимать, что далеко не все насильники алкоголики и социально неблагополучные люди. Насилие дошло до того, что он ее фактически запер дома. Она сидела с тремя детьми, самый младший был грудного возраста. Ей не разрешалось выходить даже в магазин, она не имела возможности выбрать сама себе одежду – муж привозил ей только то, что сам считал нужным. В итоге у меня в офисе оказалась женщина с абсолютно серым лицом, запуганная, полностью потерявшая веру в себя, в балахоне на два размера больше. Мы оказали ей психологическую и юридическую помощь. При разводе нам удалось разделить имущество, дети остались с матерью. Сегодня это симпатичная, уверенная в себе женщина, которая ходит на работу и ведет активный образ жизни. Для меня это очень важная история.

Наш законопроект предполагает возбуждение уголовного дела в случае преследования пострадавших агрессором. Это же еще и идеологический вопрос.

Государство должно сказать: я не приемлю насилия, в том числе, в семейных отношениях. 

Моя прабабушка была из Муша, она и ее родные успели убежать. Прадедушка Давид с семьей тоже смогли выбраться через  Иран. Потом их семья переехала в Абовянский район, в деревню, где все жители были переселенцами из Турции. Первое время было очень сложно. Они строили жизнь с нуля, мой прадед открыл бесплатную школу для деревенских ребят. Это то, чем гордится моя семья. Позднее Давида репрессировали. Это был период коллективизации, конец 20-х годов. То есть они не успели оклематься от одного удара, как начались другие.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, папа отвез меня в Ереван. Я тогда впервые побывала в музее Геноцида армян. Я помню много-много писем на французском языке, длинный список погибших жителей одной деревни, мужчину, который стоял и плакал. Осознание того, что это страшная правда, коснувшаяся всех, пришло именно тогда. Одно дело, когда тебе рассказывают истории про Геноцид, и другое – когда ты приходишь в музей, видишь фотографию какого-нибудь Давида или Маринэ, и понимаешь, что их уничтожили только за то, что они родились армянами. 

Меня радует, что тема Геноцида сегодня активно обсуждается за пределами Армении, что появился символ-незабудка. Главное, что каждый должен осознавать – было совершено преступление. От наказания не уйти, даже через сто лет тебя осудят и ты останешься в истории тем, кем являешься: жестоким человеком и убийцей. Мне кажется, это важнее денег и территории. Признать и осудить Геноцид нужно, чтобы ничего подобного больше никогда не повторилось.