AURORA PRIZE

Исповедью и молитвой для меня являются картины, которые я пишу. Моя религия, мой путь познания Бога – это живопись. Один философ так и сказал: неизвестно, что было первично – религия или искусство. Отчетливо помню день, когда решил стать художником. Это было в восьмом классе. Нас привели в хранилище древних рукописей в Ереване – Матенадаран. Я увидел армянские миниатюры и закричал: «Хочу рисовать!» Ощутил энергию поколений. В этих миниатюрах как будто присутствовал Бог. 

 

 

Я окончил Московский полиграфический институт. Прекрасна та школа, в которой есть талантливые педагоги. Мой учитель – Андрей Васнецов (внук художника Виктора Васнецова) – гений. Он мог передавать знания мыслями и жестами. Общение с ним было схоже с таинством.

 

Однажды я позировал скульптору. Он встретил меня на улице и пригласил к себе. Я думал, что скульптор будет лепить мой бюст. Но в итоге я взобрался на пьедестал и простоял там… полтора года. Без одежды. Это был вызов. Я нервничал, но не мог поступить невежливо с человеком, который в три раза старше меня. Опыт позирования изменил мое восприятие мира. Я стоял без одежды перед разновозрастными женщинами, обсуждающими меня, но моя нагота не раскрыла меня. Я сумел сохранить тайну. Они были заинтригованы, так как перестали видеть меня голым. И я уже не стеснялся их. Мне было душевно комфортно позировать обнаженным. Многие из этих женщин искали приватных встреч со мной. Но я отказывался. 

 

 

Какое-то время считал себя ярым игроком. Я благодарен испытанию, выпавшему на мою долю, оно позволило мне обрести уверенность в себе. Казино выворачивает человека наизнанку, показывает его истинные больные места. Там я понял, что могу быть жадным. Избавился от этого чувства, как только его распознал. Деньги, выигранные в казино, я бросал на ветер, раздаривал прохожим. Казино – это пространство сатаны. В божьем мире у тебя не получится использовать в благих целях деньги, заработанные азартными играми. Из казино нужно уходить с пустыми карманами. Впрочем, период моего увлечения азартными играми был очень плодотворным в плане творчества. Я много рисовал. Во мне бурлило столько энергии! Однажды всего за три часа я закончил картину два на два метра. 

 

Только сильный человек может владеть деньгами и правильно распоряжаться ими. Таких людей я называю финансовыми Рембрандтами или Бахами. Человек, которым управляют деньги, опасен. У художника не должно быть много денег. Управление деньгами уводит от творчества. Деньги нужны художнику для того, чтобы творить, существовать. Государство имеет будущее, если художник, проживающий в нем, находится в благих условиях. Творец – это первое лицо в государстве.

 

 

Я не верю в любовь. Шекспир представил Ромео и Джульетту подростками, потому что хотел, чтобы мы простили им глупый исход любви. Считаю, что у человека более высокое предназначение. Меня вдохновляют хачкары – как человек материализовал свой духовный опыт в камне. Эту энергию я могу передать женщине, которая рядом. Но любовь для меня не самоцель.

 

Геноцид коснулся и моей семьи. Мой дед Давид, когда ему исполнилось 15 лет, вместе со своей младшей сестрой бежал из Карса в российскую Армению. Это было время, когда люди боялись говорить по-армянски и меняли свои фамилии. Дед был поэтом-песенником. Он рано умер, в 51 год, и понятно почему: Геноцид перевернул его мир, он лишился родного дома. И его сердце так и не смогло пережить эту потерю.

 

Если бы я остался жить в Армении, то не дожил бы и до 30 лет. Под тамошним палящим солнцем человек ведет себя крайне эмоционально. Армянские люди не умеют сублимировать свои эмоции. Они бросаются ими друг в друга. Россия же – страна, где эмоции и холодное рассуждение – сочетаемые понятия. 

 

Гюмри – особенный город, он похож на театр. Я помню, люди ходили по нему как по сцене, в масках. Выходя из дома, они входили в очередную роль. Когда случилось землетрясение, люди сняли с себя маски на три дня. Какая-то небесная истина посетила их. 

 

 

В день землетрясения в Гюмри я был в Москве. Как только появилась первая информация, я бросил все и поехал в аэропорт. Сутки не было самолета. Я сидел во Внукове и гадал, что с моими родными. Когда приехал в Гюмри, то не смог узнать родные края. Город был разрушен, как после атомной бомбежки. Я пришел домой к ночи, все сидели за столом – никто не спал. Мать, которая в момент землетрясения сидела во дворе дома с внуками, рассказывала, что земля превратилась в морские волны. Ее внук был в полуметре от нее, но она не могла его обнять. 

 

Из мертвого города все уезжали. Наш дом оказался частично разрушен. Правительство предложило нам новое жилье в Ереване, но мама отказалась туда переезжать. Даже в чудовищной беде она говорила: этой мой крест, я останусь здесь. В такие экстремальные моменты проявляется подлинная сущность человека. 

 

Больнее всего, когда ты не можешь кричать и плакать. Ты идешь по городу, а твоя природа меняется. Я вернулся в Москву и первое время боялся людей и высоких зданий.

 

 

Я не был в Армении 15 лет. Я бы вернулся туда, но для того чтобы пообщаться с ландшафтом, а не с людьми. Говорят, сегодня практически в каждом армянском ресторане играет турецкая музыка. Я этого не смогу перенести. Еще в школьные годы я дрался из-за «рабизного» исполнения песен. 

 

Быть армянином для меня большая честь. Я горжусь культурным наследием, оставленным армянами. Я везде чувствую себя как дома. Армяне могут жить в любых условиях, в любом уголке мира. Мы не агрессивны по отношению к другим людям.